Этот фельетон я набросал ровно шестнадцать лет назад. Так получилось, что опубликовать его помешали иные события. Недавно случайно нашёл пожелтевшие тетрадные листки, просмотрел и – вспомнил! Написал его по новой, почти ничего не меняя. И, скажите: что-то в нашей речи изменилось с тех давних пор, а? То-то и оно…
Случилось так, что некий иностранец, он же гость Белгорода-Днестровского (назовём его Боба), решил выйти в люди. Его утомили скучноватые экскурсии с предупредительным гидом. Тем более, что дед Бобы в своё время эмигрировал от пришедших к власти Советов в лице суровых матросов. Язык наш Боба понимал, чем немало гордился среди своих друзей. Не знал того, что родная словесность за последние лет восемьдесят претерпела некоторые изменения.
Дело было утром, в тот благословенный для Аккермана час, когда электричество ещё не дали, но воду таки отключили. За окном восходил день, среди дерев дрались воробьи, и хмурый дворник скорбно чертил метлой по асфальту. Бобе приспичило пообщаться с аборигенами на языке почившего в бозе деда. На первом же перекрёстке он столкнулся с мужчиной. Человеку несведущему могло показаться, что мужчина страдает болезнью Паркинсона, а местный житель безошибочно воскликнул бы: «Так он же с бодуна!».
– Братан! – хрипловато обратился к Бобе мужик. – Где тут точка? Блин, сушняккончает, вкорень.
Иноземец же растерялся. Лихорадочно покопавшись в памяти, кроме слов «где», «блин» и «кончает» Боба ничего не разобрал.
– Не понимаю, – смущённо признался он.
Мужик что-то буркнул, из чего Боба признал только «мать». В парке, на скамейке с одной вместо шести рейкой, сидели два парня с серьгами в ушах. Боба прислушался к их разговору.
– Знаешь, – заржал первый, – а того лоха, что наезжал на меня, загребли в мусарню.
– Так ты сам, наверное, и капнул своим черепам, а те уже дальше стукнули, – предположил его собеседник.
– Ты гонишь, – обиделся первый. – Мой конь не ложит. Просто лоха накрыли со шмалью, тем более что он был двинутый.
Лоб Бобы покрыла испарина. Даже со словарём получалось чёрт знает что! Подозреваю, что и большая часть читателя в некотором затруднении. Поясняю. Молодые люди говорили о том, что некий их сверстник приставал к одному из них, после чего его забрали в милицию. Причём, второй собеседник предположил, что его товарищ рассказал о происшествии своим родителям, а те – заявили в милицию. Однако, оказалось, что у задержанного обнаружили наркотики, да и сам он находился под их воздействием.
Но – бедный Боба! Откуда было знать иностранцу тонкости нашей речи!? «Пообщался», – уныло вздохнул он и побрёл в сторону городского рынка. Там кипела сама жизнь.
Едва волна из жарких тел вытолкнула Бобу в центральный ряд базара, как позади кто-то грозно завопил:
– Ноги!
Слово «ноги» прозвучало ясно, но без дальнейшего логического продолжения. Боба начал было думать о ногах в принципе, как за спиной кто-то гаркнул:
– Ноги! – После чего во второй раз за день была помянута мать.
Чужестранец обернулся. Сзади, свирепо вращая глазами, толкал тачку, гружённую овощами, мужик с обнажённым торсом. Боба вовремя отпрыгнул в сторону, в аккурат, прямо на носок обуви плоскогрудой блондинки.
– У тебя, что – крыша поехала? – взвизгнула плоскогрудая.
«Какие ноги? Какая крыша?- запаниковал он. – Что они всё время подразумевают?». Тут на плечо иностранца легла чья-то рука.
– Рубли, доллары, евро, – вкрадчиво-проникновенно проговорил почти в самое ухо Бобы бритый гражданин.
Гражданин выдержал паузу, облизнул губы и снова повторил, глядя прямо в глаза иностранцу: рубли, доллары, евро…
Боба отшатнулся: «Ещё один! Что тут происходит?». Выбравшись с рынка, он вздохнул, промакнул взопревшее чело платочком. Тут к нему подскочил прыщавый юнец.
– Отец! – ломанным баском обратился он к гостю города, – Тут стояла моя курица. Такая – вся из себя, клёвая. Не видел, куда она чухнула?
– Э-э.. юноша. Что есть «курица»? Что есть «чухнуть»?
Парнишка закатил глаза:
– Ну, курица, то есть, тёлка. Она не чухну…, блин, не дёрнула отсюда вьюгой?
Боба почувствовал себя идиотом.
– Что есть, тьёлка? Зачем – блин? Что есть, чухнула? – его голос сорвался почти на крик.
– Ну, ты валенок, – покачал головой плечистый таксист, наблюдавший за этой сценой. – Просеки, отмороженный: пацан РУССКИМ языком тебя спрашивает, мол, не видел куда ушла его девушка. От, лапоть, мать твою за ногу. Цинкуй базар, дядя!
… Ночью, в душном гостиничном номере Бобе снился отмороженный дворник. Он подметал блины, распугивая куриц и тёлок, а откуда-то сверху тихо лилась песня о чьей-то матери.
Р.S. Был ли на самом деле Боба – не был, думаю, не столь важно. Прислушаемся к себе, к своей речи, которую, увы, сами превращаем в дурацкий жаргон.
Кстати. «Цинкуй базар», – по мнению «специалистов», означает – закрывай тему. Уж, как хотелось бы…
