Как я служил у Петра Лещенко. Из воспоминаний аккерманца

Фёдор Фёдорович Лебедев – потомственный аккерманец. Родился на заре прошлого века в одном из самых беспокойных районов Белого города – в Засоборье. Засоборьем жители древнего града называли кварталы, расположенные за Свято-Вознесенским собором в сторону Старообрядческой (ныне улица Леси Украинки), Мещанной (ул. Чапаева), Песчанной (Островского) улиц.

Во время оккупации Бессарабии Румынией на то время молодой парубок Федя Лебедев устремился в Европу на заработки. Шла вторая половина 30-х годов 20-го столетия. Рассказывая мне об этом периоде, Фёдор Фёдорович всякий раз с грустью вздыхал и печально качал головой. Так мы, вспоминая молодость, провожаем её навсегда в Лету…

***

Однажды, а дело было летом, где-то в середине 80-х прошлого века, мы сидели под сенью раскидистого винограда. Было жарко. Мягко обволакивала послеобеденная ленца. Хрипло что-то вещала старая радиоточка, прикрученная к саманной стене времянки. Неожиданно из надтреснутого динамика полились звуки некогда модной песни в стиле фокстрот «Чубчик кучерявый». Дородный, отяжелевший от лет и болезней старик встрепенулся. Глаза его вспыхнули азартным блеском и увлажнились.

— Это же Пётр Константинович Лещенко! – вскрикнул Фёдор Фёдорович. – Ай-я-я-яй! Как сейчас всё помню и вижу.…

В Бухаресте

Так вот, в середине 30-х годов молодой Лебедев уехал в Бухарест попытать счастья. Большой город, чужая, многоликая речь, блеск огромных магазинов, ресторанов, какофония снующего вокруг автотранспорта, резкие звонки трамваев, всё это вскружило голову молодого мужчины из бессарабской глубинки. Он на некоторое время остановился в маленькой комнатушке земляка, который снимал её у какого-то бывшего военного музыканта.

Через несколько дней в поисках работы на улице Калея Виктории Фёдор натолкнулся на фешенебельный ресторан. Назывался он «Лещенко». Задрав голову, провинциал с любопытством рассматривал красочную вывеску, одновременно пытаясь увидеть через огромные стёкла, что происходит в зале заведения.

— Что, интересно, землячок? – приятный мужской голос от неожиданности заставил крепкого, рослого парня вздрогнуть.

Сзади на него смеющимися глазами смотрел небольшого роста, худощавый мужчина в небрежно сбитой набок широкополой шляпе.

Так Фёдор Лебедев и познакомился с известным во всей Европе эстрадным певцом Петром Лещенко. А угадал насчёт «землячка» Пётр Константинович по простой причине – фразы, что невольно срывались с уст восхищённого провинциала, были что ни на есть бессарабского «замеса». То есть, Родины и самого Лещенко. А родился он, как известно, в Одесской области…

В ресторации

Фёдора Лебедева Пётр Лещенко взял к себе в ресторан одним из трёх снабженцев. Занятия аккерманца сводились к тому, что он ходил к «зеленщикам» (торговцам зеленью, специями и приправами) и закупал необходимое для заведения. Смышлёный Фёдор быстро освоил румынский и нашёл общий язык со своими поставщиками.

Зарплата в сравнении с аккерманским вариантом была весьма приличной. Через месяц он уже снимал скромную, но отдельную квартирку неподалёку от работы. Иногда вечерами на сцену своего ресторана поднимался хозяин заведения – Пётр Лещенко. Под аккомпанемент небольшого оркестра, певец выдавал зрителям полюбившиеся им шлягеры тех лет. Зал ресторана неизменно был переполнен. Выступал Лещенко не каждый день. Чаще, почти месяцами, он гастролировал по Европе.

Не было в Бухаресте такого человека, который бы хоть раз не заглянул в ресторан знаменитого певца.

— Его песни пели все – и румыны, и арабы, и даже немцы. Я уже не говорю о наших,– вспоминал Фёдор Фёдорович.

Иногда, столкнувшись, на кухне или во дворе с аккерманским «землячком», Пётр Лещенко дружелюбно хлопал здоровяка по широкой спине и интересовался его делами. В эти секунды Фёдор был самым счастливым человеком на планете Земля…

Незаметно наступил сороковой год…

Домой!

В 1940 году Бессарабия и ещё некоторые регионы бывшей царской империи вернулись в состав СССР. На выезд из оккупированной территории румынам отведены были сутки.

В Аккермане творилось нечто невообразимое. Румынские военные, интеллигенция, предприниматели, духовенство спешно собирали баулы и спешили на железнодорожный вокзал. По взлохмаченным от бросового сора улицам носились пролётки, телеги, гружённые скарбом иноземцев. Ржание лошадей, отчаянные крики женщин, ругань, звон битого стекла… старожилы города хорошо помнят тот геволт, что творился в конце июня сорокового года.

Некоторые аккерманские купцы бросали свои лавки прямо с товаром. В эти лавки тут же набегала городская беднота и хватала в торбы всё, что попадало под руку. Те, кто посметливее, занимали ещё не «остывшие» от своих хозяев особняки. Люди перетаскивали в занятые дома своё барахло, выбрасывали на улицу чужие пожитки. Активисты новой власти, уже не прячась, сбивали со стен зданий портреты и гербы ненавистной Румынии и её наместников. Иногда где-то по окраинам гремели ружейные выстрелы. Город безумствовал…

В это же время в Бухаресте собирались шумными стайками наёмные работяги из Бессарабии. «Домой!», «Наши пришли!», «Дождались!» — то и дело обрывисто неслось по улицам европейской столицы.

В ресторане Петра Лещенко с котомками, узлами и чемоданами, набитыми дорогими вещами, собрались те, кто работал у него из Бессарабии. Мужчины возбуждённо переговаривались, курили одну за другой папиросы, женщины, кто плакал, кто по-хозяйски плотнее увязывал поклажу. Все ждали хозяина.

Вот он, растерянный, бледный, непривычно небрежно одетый в какой-то домашний костюм, явился к ним. Пётр Лещенко обошёл всех. Он пытливо, с каким-то болезненным интересом, заглядывал в глаза каждого из собравшихся и молчал. Предательская слеза скупо сбежала по его худой щеке. Лещенко как-то растерянно, по-детски беспомощно тихо только и сказал одну фразу «Куда ж вы едете, глупые дети?». Ему ответило всеобщее молчание…

Встреча

— Да, так и сказал: «Куда ж вы едете глупые дети?», — задумчиво повторил старик.

Он какое-то время помолчал, потом развёл руками:

— Откуда нам было знать, ЧТО нас ждёт дома?

***

Через Дунай сотни, тысячи людей переправляли на баржах. Все со слезами и волнением ждали того заветного часа, когда ступят на берег своей свободной Родины. И Родина таки их встретила…

У пристани возвращающихся ожидали шеренги энкэвэдэшников с винтовками наперевес. Дружелюбия и братских чувств как-то не наблюдалось. Лебедев рассказывал, что людей отвели под конвоем на пустырь и окружили. Никто не имел права никуда тронуться до особого распоряжения.

Сидели просто на земле. Мучила жажда. Главное, что на многочисленные вопросы о том, почему их не отправляют по местам жительства, стража и её руководство безмолвствовала. Становилось как-то не по себе. Потом те же особисты стали формировать списки прибывших с другой стороны Дуная. Почти у каждого отнимали ценные вещи, ковры, дорогие шубы, обувь, посуду, которые беженцы запасли как подарки родным и близким. Один мужчина заартачился, вступил в пререкания, но тут же получил прикладом в голову и стих, утирая кровь.

Когда стемнело, у берега раздались выстрелы – то охрана расстреляла нескольких отчаянных парней, попытавшихся вплавь через Дунай вернуться к чужакам обратно. Капкан захлопнулся…

Через два дня этого кошмара людей потихоньку стали пропускать по местам прописки…

Вместо эпилога

Это тоже правда тех лет, которую нам надо знать, хотя бы для того, чтобы не повторять её.

Пётр Лещенко после освобождения Украины вернулся на родную землю. Первое время его не трогали, он выступал с концертами, ездил по стране. После, прямо во время выступления, он исчез. Стало известно, что артист томится в казематах НКВД. Новая власть не простила артисту его погоны прапорщика, выданные ещё царём, его вояжи по лучшим концертным залам Европы, не простила миллионы пластинок, любовь народа и выступления в оккупированной Одессе. Он умер в тюремной больнице в июле 1954 года.

***

Вот такую историю из своей жизни рассказал мне старый аккерманец. Сам Фёдор Фёдорович скончался в 1992 году, прожив ровно 80 лет.

Владимир Воротнюк