Главред радиостанции Эхо Москвы Алексей Венедиктов об отличии Майдана от московской Болотной, украинских медиа и о том, почему многим журналистам стоит переквалифицироваться в маникюрш.
События на Майдане — уже седьмая революция в постсоветском пространстве, которую приходится освещать известному российскому журналисту Алексею Венедиктову. На радио Эхо Москвы он работает с 1990 года, его репортажи не раз критиковали крупные чиновники, включая президентов РФ Бориса Ельцина и Владимира Путина.
Сейчас Венедиктов с коллегами проводят в Киеве журналистское расследование. Главный вопрос — кто организовал кровавый разгон Евромайдана в ночь на 30 ноября. И хотя ответ еще не найден, Эхо Москвы по рейтингам уже обошло все радиостанции российской столицы, в том числе и музыкальные, — буквально в начале разговора Венедиктов получил sms со свежими данными.
— Каковы ваши впечатления от Майдана? Отличается ли реальная картинка от той, которую видно из Москвы?
— Интерес в Москве к вашим событиям очень большой. О Майдане в России говорят весьма выборочно, с учетом внутренней российской политики. Мы же говорим то, что видим своими глазами. Эта разница нас и вывела на первую позицию.
А приехал я потому, что у меня стала рассыпаться картинка. Сначала мне было понятно, как будет действовать улица, власть. Но когда начался ночной разгон Майдана [в ночь на 30 ноября], я понял, что сценарий рушится. От этой акции не выигрывала ни одна из сил. Это выламывается из картинок массовых движений в постсоветском пространстве.
— Приближаетесь к разгадке?
— Приближаюсь. Я вскрыл позицию, что никакого разгона не было. Я несколько лет работал в Общественном совете при московской полиции и знаю, как планируются такие акции. Первое, что делают полицейские, — это вытесняют, рассеивают. А на Майдане протестующие были взяты в каре. То есть задача была не вытеснять и рассеивать, а “мочить”, пугать. А зачем за людьми бежал Беркут в полном обмундировании — представляете, как трудно в нем бежать? И почему это произошло, когда протест уже затухал? Это игра на обострение, действия радикального крыла власти.
— Среди вариантов ответа есть заговор олигархов и обязательная для таких случаев версия о “руке Москвы”.
— Рука Москвы не отдает приказы майору — командиру Беркута. В журналистском расследовании есть две вещи: кто сделал и кто благоприобретатель. Благоприобретатели — все радикалы со всех сторон. А вот кто сделал? Все милицейские переговоры пишутся, и можно добраться до того, кто конкретно и какие приказы отдавал. Конечно, это сделали люди внутри власти.
— Часто проводят параллели между Майданом и митингами на Болотной площади в Москве.
— И там, и там на улицу вышли мирные люди. Но в Украине мы видим оппозиционные движения, обладающие легальными представительствами в парламенте, а в России была только улица. И поэтому в Украине шансов было больше.
— Было или еще есть?
— Было. Сегодня протест стагнирует. Но мы видим радикальные группы со всех сторон, которые могут заново сыграть на обострение. [Интервью проводилось до милицейской спецоперации 11 декабря.]
— У российской власти особое отношение к Майдану, а Эхо Москвы входит в холдинг Газпром-Медиа. Не препятствуют ли вам в вашем расследовании?
— Как вы себе это представляете?
— Если брать украинскую практику, у нас в разное время существовали разные методы — вплоть до темников из Администрации Президента.
— Вы другая страна, у вас другие законы, другая практика.
— И в чем вы видите разницу между украинской и российской журналистикой?
— Вы хотите, чтобы я вас обидел?
— Я хочу услышать правду.
— Проблема украинской журналистики — я видел это и в период оранжевой революции, и сейчас — в том, что она “партийная”. Когда происходит выбор между профессией и гражданским долгом, украинские журналисты выбирают гражданский долг. Или, иными словами, свою точку зрения.
Для меня было большой проблемой во время протестов на Болотной площади удержать моих молодых журналистов от гражданской активности. Половина из 112 моих сотрудников хотели участвовать в митингах. Но я сказал: ребята, профессия гражданского активиста очень хорошая, но нельзя освещать деятельность, которой вы сами занимаетесь. Это непрофессионально. Я под угрозой увольнения запретил участвовать в политических митингах, поддерживать того или иного кандидата в мэры.
— У нас возник бы чудовищный скандал в соцсетях.
А у нас он и был. Но подумали, посоветовались, почесали репу — никто не уволился. Проблема украинских журналистов — они не могут преодолеть психологию гражданской войны: надо обязательно быть за белых или красных. Слушайте, а кто народу будет объективно освещать? Должны оставаться издания, которым доверие аудитории важнее, чем любовь. Люди обычно любят тех, кто думает, как они. А доверие — это когда человек знает: они мне расскажут все как есть. Вот мы боремся за доверие. И я слежу: если у нас есть три интервью представителей власти, должно быть и три от оппозиции.
— В такие моменты, как сейчас, трудно сохранять нейтралитет.
— Конечно. Тем более когда освещаешь события в своей стране. Вот английская пресса сегодня вся целиком на стороне [украинской] оппозиции — никто не поддерживает [Президента Виктора] Януковича. Но они говорят о происходящем в чужой стране. Для них это жизнь на Марсе — будут или не будут там яблони цвести. А когда они возьмутся освещать британские события, им читатели не дадут стать партийной журналистикой.
Репутация зарабатывается именно в таких сложных моментах. В 1993 году, когда в России была гражданская война, я сидел в Белом доме у путчистов, а мой коллега сидел у Бориса Ельцина. И у нас одновременно в эфир с разрывом десять секунд сначала вышел [Анатолий] Чубайс, который против путчистов, а затем я вывел в прямой эфир самопровозглашенного президента [Александра] Руцкого, который призывал поднимать самолеты и бомбить Кремль. И наши слушатели получили возможность выбирать. Мы показали класс работы. Правда, потом Борис Николаевич [Ельцин] объяснил мне, кто я такой: мол, как не стыдно.
— Этим “как не стыдно” все и ограничилось?
— Да. Но, честно говоря, я думал, что он сейчас нажмет кнопку и я провалюсь в Кремле в какие-нибудь подвалы Малюты Скуратова. И если бы я испугался, он бы меня “съел”. Причем сразу же. Косточки только захрустели бы. Но я не стал извиняться, объясняться. Просто сказал: это моя работа.
— Насколько я знаю, у вас такие разговоры и с Путиным?
— Были и продолжаются.
— По-прежнему не боитесь?
— Скорее, опасаюсь. Особенно когда президенту докладывают неправильно. Но если ты боишься, надо менять профессию и идти в маникюрши. Риски минимальные — деньги большие.
— Уйти в маникюрши — актуальная тема в украинской журналистике. На рынке СМИ происходит укрупнение, создаются новые медиахолдинги, нередко их владельцы — люди, связанные с властью. Это вызывает массовые увольнения, разговоры о необходимости оставить профессию: мол, объективной журналистики больше не будет.
— Во-первых, у нас в России тоже происходит укрупнение. Вовторых, пока вас не заставили перейти красную черту, не надо уходить. У власти и владельцев, особенно у новых, всегда есть повышенное желание самоутвердиться, и это нормально. Особенно если люди приходят из другого бизнеса, не медийного. И надо проявить терпение. Вот если вас уже конкретно заставляют что-то делать, тогда да. Но если вы просто боитесь, что в будущем будет что-то не так, — это детский сад.
— Где проходит эта красная черта? Для кого-то одна исправленная запятая — уже цензура, а кто-то готов мириться с серьезным давлением.
— Про запятую — абсолютно точно. Уровень компромисса для каждого свой. У меня есть правило: если человек приносит заявление на увольнение, я его подписываю, не разговаривая. Я потом спрошу, что случилось, когда он уже будет уволен. Приходите с разговором, а не с бумагами. Что-то случилось? Что, введено правило человека на букву Я не упоминать? Хорошо, не упоминайте, пишите “наш президент”.
— То есть вы считаете, что всегда есть способ обойти запреты?
— Конечно. И умный журналист всегда попытается это сделать. Только не надо себе эти запреты придумывать. Главная проблема российских медиа — это самоцензура: люди пугаются раньше, чем что-то происходит. Но эта профессия не для пугливых. Вы всегда наступаете на чьи-то интересы, даже если пишете о балете. Журналистика — одна из самых рискованных профессий в мире. Не нравится — идите в маникюрши.
А ваши массовые самоувольнения [в украинских СМИ] — это неправильно. Свое рабочее место надо любить и уважать. А ваше рабочее место не начальники и не собственники, а читатели. Их кидать не надо. Да, бывает жесткая редакционная политика. Вот на радио Эхо Москвы она именно такая.
А вы [Корреспондент] вообще молодцы. Сколько в соцсетях было воплей о том, как от вас массово уходят сотрудники! Звучали даже дикие призывы прервать подписку на журнал и удалить сайт из закладок. А вы продолжаете давать людям контент и, насколько я знаю, хорошо выросли. [В пиковые дни сайт Корреспондент.net установил абсолютный рекорд посещаемости за все время существования издания — 1,5 млн пользователей.]
— В журналистике сейчас есть и более глобальные проблемы. Например, уже набили оскомину разговоры о грядущей смерти печатных СМИ.
— В разных странах все по-разному. Еще нигде не доказано, какая модель выгоднее, — это зависит от страны, от покупательной способности. Я думаю, что бумага останется в качестве luxury. Это будет глянец, причем речь идет даже о серьезных журналах. Для меня было открытием, что в Playboy есть серьезные статьи и интервью. Они уже тогда это опередили.
— К примеру, UMH в основном состоит из печатных изданий. Вы видите перспективы холдинга как бизнеса?
— Если это бизнес, то владельцам надо посмотреть, где сэкономить, а где вложиться. Это как в обычном бизнесе, например на сталелитейном заводе. Вот эти цеха сохранить, эти — модернизировать, эти — продать.
— Но нельзя однозначно сказать, что газетные цеха бесперспективны, а телевизионные — перспективны?
— Я не знаю рынка Украины. В России мы видим, что Коммерсантъ сохраняет печатные СМИ, но отказался от телевидения, которое оказалось чрезвычайно затратным. А интернет и радио у них довольно слабо развиты. С другой стороны, РБК, наоборот, развивает электронные СМИ. Но у них существует и журнал.
Это вопрос каждого отдельного холдинга, универсального ответа нет. В мире наблюдается очень большая турбулентность в экономике медиа. Условно говоря, Руперт Мэрдок принимает одно решение, а Газпром — другое. Они диаметрально противоположны, и неизвестно, какое из них правильное.
— Не все СМИ создаются как бизнес. Можно ли быть объективным журналистом в издании, которое предназначено для оказания влияния, а не для заработка денег?
— Конечно! Журналисту вообще должно быть глубоко фиолетово, доходны мы или нет. Журналисты радио Эхо Москвы не знают нашу норму прибыли. С собственником ведут дела директор и главный редактор.
— В UMH сейчас запланированы довольно мощные инвестиции. Как вы считаете, окупятся ли эти вложения?
– Инвестиции — это правильно. С развитием интернета и соцсетей производственная база нуждается в модернизации. Конкуренция на рынке высока, надо перекупать журналистов, создавать им комфортные условия. Мне очень импонирует подход нового собственника к развитию бизнеса. Он [Сергей Курченко] смелый человек, раз решил войти в новый для себя бизнес. К тому же он быстро ориентируется, и у него хорошо получается подбирать профессиональные кадры. А это залог успеха.
Я еще не встречался с новым акционером, но мне кажется, что этот человек только пришел в медиабизнес и может недооценивать роль репутации в нем. А она в медиа материальна. Вот Эхо Москвы — единственная немузыкальная радиостанция, которая окупается. Потому что наработанная репутация приносит деньги. Вам тоже надо работать на репутацию холдинга, издания и каждого отдельного журналиста.
И если про собственника говорят, что в возрасте 15 лет он мучил кошку, что само по себе еще не факт, это не значит, что сейчас он будет мучить журналистов. Но все уже испугались. Ребята, ну что это такое? Ваша профессия не для трусов. Кстати, я слышал, что на днях UMH первым из медиахолдингов застраховал своих журналистов, работающих на Майдане, как мы говорим, “в поле”, от несчастных случаев. Решение очень показательное. Разве это не характеризует отношение акционера к сотрудникам? Такие шаги и формируют репутацию.
Государственное агентство восстановления в этом году начинает новый проект – строительство социального жилья. Сначала будет построено 6,2 тысяч квартир.
